Пятеро тихо подкрались к усадьбе. Двое остались на посту возле домика. Олег осторожно постучал в дверь. Заскрежетал засов. «Странно, даже не спрашивают, кто это», — промелькнуло в голове капитана. Дверь открыл сам хозяин. Он тяжело дышит, фонарик дрожит в руке.
— Можно зайти? — спрашивает по-чешски Олег, входя вместе с капитаном и комиссаром в дом. На столе мигает керосиновая лампа, за столом сгрудилась, наверное, вся семья. Две девушки и чернявый юноша вскочили с места.
— Мои племянники, — хмуро кивнул на них старик. — Вот их документы. — Он мигом снял с полки паспорта и положил на стол.
Партизаны помолчали, не обращая внимания ни на суету в комнате, ни на документы.
— Кто вы? — сурово спросил наконец старик и даже поднял фонарь, который забыл оставить в сенях.
— Мы партизаны, — просто и серьезно ответил Олег. — Нас прислал к вам Советский Союз и генерал Свобода.
Лесник недоверчиво оглядел гостей.
— Ты видишь, как их запугали фрицы? — подтолкнул капитала Олег.
Лесник молчал.
— Вы же слышите, — обратился к старику капитан, — мы разговариваем на русском языке.
— На русском языке разговаривают разные люди… — так же сурово ответил старик.
— Правду он говорит, власовцев слоняется тут до беса, — согласился капитан и уже решил было идти отсюда. Но в этот момент из другой комнаты вышла женщина, вся в черном, в накинутой на голову черной повязке. Она какой-то миг постояла на пороге, потом бросилась к старику.
— Тату, это он, он! Тот самый, что отплатил им за нашу Ганку. — Ее голос прервался рыданием. Это была Божена Рубешкова.
Старик беспомощно оглянулся вокруг, будто ища чего-то, а потом, справившись с волнением, широким жестом пригласил партизан.
— О, дорогие мои, бог свидетель — старый Милан ошибся. Прошу, садитесь. Я сейчас же поставлю на стол все, что бог послал.
Лесник хлопотливо забегал по комнате и все говорил, говорил о себе в третьем лице. Олег едва успевал переводить.
— У старого Милана большое горе, единственную внучку убили эти звери. Я вижу на вас оружие. Я доволен. Мой сын тоже там, в партизанах. — Он показал в направлении села. — И Милан еще умеет держать винтовку. С взбесившимся зверем только так нужно поступать. Это говорит вам старый лесник, который обошел за свой век самые темные лесные чащи, видел всякого зверя.
Тем временем на помощь отцу пришли две дочери. На столе появилась буженина, сыр, вареная картошка и даже бутылка сливянки.
— Извините, — остановил хозяина капитан, — нам тут сидеть небезопасно. — И прошептал ему на ухо: — Нас ожидают товарищи, они тоже голодные. Если разрешите, мы возьмем с собой немного еды, а сейчас выпьем по чарке за победу над фашистами.
Все встали. А старик метнулся в кухню и быстро возвратился со свертком.
— Прошу вас. Здесь хлеб, немного мяса, картошка. — Заметив, что партизаны вопросительно смотрят на капитана, лесник горячо зашептал:
— Берите, берите, у меня еще есть, много. — Он хитро подмигнул, но партизаны хорошо понимали, что старик приукрасил положение своей семьи.
Олег поблагодарил хозяина и спросил, есть ли в соседних селах надежные люди, с которыми можно иметь дело, не знает ли он, как лучше связаться с местными силами Сопротивления: наверное, партизаны наведываются к нему.
— В наших селах такие люди есть, — рассудительно произнес лесник, — но связываться с ними нужно осторожно, гестаповцы рыскают по селам, а в местечках полно шпионов. — Старик задумался: — В Малой Буковой, что за левадой, как спуститься с горы, жил мой приятель, тоже лесник, Гоудков. Жил… — лесник тяжело вздохнул. — Замучили его. Умер после допросов в гестапо. Вот это его дочери Квета и Либуша.
— Квета — по-русски цветок, — сказал Олег капитану.
Она и в самом деле напоминала нежный цветок: пряди курчавых волос падали на высокий лоб; задумчивые карие глаза; белое личико, немного мальчишеское, упрямое.
Искоса взглянув на Олешинского, она застенчиво улыбнулась ему.
— Советую связаться в Буковой с семьей пекарки Ружены Матисовой, — продолжал лесник. — Очень порядочные люди. И еще Эмиль Гейдук. Вы не смотрите, что он полицай. Это нужно. Надежный хлопец. А в отношении подполья, то тут мой сын может ниточку дать, но не знаю, как с ним поговорить. Он тут не бывает, и я к нему не хожу. Но постараюсь найти его.
Стало совсем тихо.
— Нам еще нужны немецкие документы, — обратился к хозяину Баумгартл, который до сих пор не принимал участия в разговоре. — Понимаете, такие, как немцы выдают чехам.
Лесник закивал головой: он понимает, но, подумав, развел руками:
— Вот с этим уж не знаю…
— Дядя, — отозвалась из темного угла комнаты Либуша, старшая из сестер. — У нас же есть паспорт отца.
Все обернулись к девушкам. Квета достала из комода серую книжечку и положила перед Олешинским.
— А вот еще разные справки, квитанции, свидетельства. Пригодятся.
Партизаны рассмотрели паспорт.
— Спасибо! Правда, здесь нужно кое-что подчистить, но это уже наше дело. Нам нужен еще один настоящий документ, чтобы можно было по нему немедленно перебраться в Прагу.
— В Прагу? — даже привстала Либуша. — Я собираюсь туда и могу все сделать: и паспорт прописать, и даже достать справку о том, что работали на принудительных работах. У меня есть подруга в канцелярии приматора. Мы с ней уже несколько человек спасли от угона в Германию. Но нужны фотокарточки.
— Все будет! — Олег на радостях даже обнял девушку. — Все будет.
Фронт с каждым днем приближался к границам Чехословакии, и времени у десантников было настолько мало, что нужно было рисковать: идти на связь к местам, туда, где действовало коммунистическое подполье, в руках которого была сосредоточена вся сеть сил Сопротивления.
Комиссар предложил свой план: он проберется в Пльзень, в котором работал до 1938 года, свяжется с давними друзьями по подпольной работе, и таким образом наверняка связь с центром будет найдена. Баумгартл также уверял, что есть смысл воспользоваться паспортом Гоудкова.
— Пойми, — убеждал комиссар Олешинского, — в нашем положении, не имея связи с центром и сводок с фронта, нельзя тратить ни единого дня.
Олешинский, хотя и был решительным командиром, все же не сразу согласился с планом Баумгартла в отношении поездки в Пльзень. Что-то было в нем опрометчивым, необдуманным, даже авантюрным. А этого капитан не терпел. Во всех случаях, даже тогда, когда нужно было принять молниеносное решение, Евгений Антонович стремился, чтобы оно было предельно логичным и осуществимым. А тут… И все-таки приходилось идти на риск.
Со всеми своими документами Баумгартл добрался до Пршибрама и там сел в поезд, идущий в Пльзень. Все было в порядке. Отъехав немного от Пршибрама, Вацлав соскочил на каком-то полустанке и, делая вид, что опоздал на поезд и догоняет его, пробежал метров сто за последним вагоном. Несколько станционных служащих, бывших на перроне, пожалели старика (он снова стал похож на пожилого человека) и взялись посадить его на попутную машину. Комиссар согласился и… допустил ошибку. На контрольном пункте автомобиль задержали. Проверка документов. Немцы сначала пересмотрели бумаги у шофера, а потом дошла очередь до Баумгартла. Тот, не торопясь, насадил на нос очки и со старческой старательностью вытащил из кармана свой паспорт. Унтер быстро просмотрел документы и передал их офицеру. Лейтенант осмотрел паспорт раз, другой, перевел взгляд на Вацлава и снова углубился в чтение, медленно переворачивая странички. Что-то вызвало у него подозрение. Вацлав, почувствовав беду, отступил на два шага и едва заметным движением нащупал в кармане пистолет. «Спокойно! Спокойно! Обойдется». Нет! Офицер раздраженно требует, чтобы он прошел вон в ту будку, и приказывает двум солдатам привести начальника. «Какая нелепость: попасть в гестапо, не выполнив задания! Там проверят паспорт и увидят подделку». Холодный пот выступил на лбу, сердце бешено забилось. Баумгартл принял решение. Миг — и сгорбленный старик выпрямляется и ловко отскакивает в сторону. Раздаются выстрелы. Баумгартл бросает в постовых гранату и прыгает в кювет. Ага, прямое попадание, потому что сзади становится тихо… Вдруг откуда-то со стороны застрекотал автомат. Черти бы взяли этих фашистов! Они выскакивают из всех домов, будто крысы из нор. Комиссар залег. Он стреляет метко. «Последнюю пулю для себя», — думает он, но, почувствовав жгучую боль в ноге, падает. Ему кажется, что он проваливается в бездну. Перед глазами в бешеном галопе завертелась какая-то фантастическая карусель, становилось все темнее и темнее…
ПРИГОВОР
Вацлав Крижек прибыл в Прагу и заглянул к брату Радану, который жил в коттедже на тихой улице. Вацлаву посчастливилось. Радан выезжал вечером в Брно, и поручик мог эти несколько дней пожить в тихом домике один. Не будет слышать упреков брата, не будет видеть его недовольства. Радан обращался к брату не иначе, как «пан жандарм». Спокойный, неразговорчивый поручик обычно делал вид, что ничего не замечает. Казалось бы, самое простое — не приходить к брату, но каждый раз, приезжая в Прагу, Вацлав спешил именно к этому домику в конце узенькой улочки, навстречу сухому приему и немым укорам. Ему стоила немалых усилий игра в молчаливого поручика.
